Уйди скорей и не спеши обратно - Страница 55

– Да, – отвечал Адамберг.

Его ничуть не тяготило, что беседа топчется на месте. Чем больше это будет продолжаться, тем меньше ему придется говорить, тем быстрее он забудет о сеятеле и сотнях дверей, на которых в эту самую минуту рисуют четверки.

– А Лизбета не любит Дамаса. Поэтому Ева будет страдать, ясное дело. Дамас тоже будет страдать, а Лизбета – не знаю.

Мари– Бель задумалась над тем, как устроить, чтобы все остались довольны.

– А вы, – спросил Адамберг, – вы кого-нибудь любите?

– Я… – покраснела Мари-Бель, постукивая пальчиком по письму, – у меня двое братьев, мне и с ними забот хватает.

– Вы пишете письмо брату?

– Да, младшему. Он живет в Роморантене, любит получать письма. Я пишу ему каждую неделю и звоню. Мне хочется, чтобы он приехал в Париж, но он боится Парижа. Они с Дамасом не очень приспособлены к жизни. Особенно младший. Приходится во всем ему советовать, даже с женщинами. А ведь он очень красивый, такой белокурый. Но нет, мне вечно приходится его подбадривать, сам – ни в какую. Вот и выходит, что мне нужно даже семейную жизнь им устраивать, ясное дело. Забот хватает, особенно если Дамас собирается годами напрасно сохнуть по Лизбете. А кто потом будет его утешать? Советник говорит, что я не обязана это делать.

– Он прав.

– У него-то это хорошо получается, с людьми. Целый день к нему посетители, так что деньги он честно зарабатывает. И советы у него не какие-нибудь ерундовые. Но я ведь все равно не могу бросить братьев.

– Но это же не мешает любить кого-нибудь еще.

– Мешает, – твердо заявила Мари-Бель. – У меня работа, магазин, я мало с кем вижусь, ясное дело. Здесь мне никто не нравится. Советник говорит, что мне надо поискать в другом месте.

Стенные часы пробили половину восьмого, и Мари-Бель подскочила. Она быстро сложила письмо, наклеила марку и сунула конверт в сумку.

– Извините, комиссар, мне нужно идти. Дамас меня ждет.

Она убежала, Бертен подошел забрать стаканы.

– Болтушка, – сказал он, как бы извиняясь за Мари-Бель, – Не слушайте, что она тут плетет о Лизбете. Мари-Бель ревнует, боится, что та похитит у нее брата. Вполне понятно. Вот Лизбета, она выше этого, только не все это понимают. Будете ужинать?

– Нет, – ответил Адамберг, вставая. – У меня дела.

– Скажите, комиссар, – спросил Бертен, провожая его до двери, – надо рисовать четверку на двери или не надо?

– Вы разве не потомок громовержца? – осведомился Адамберг, оборачиваясь. – Или то, что я про вас слышал, – враки?

– Конечно потомок. – Бертен приосанился. – Фамилия моей матери – Тутен.

– Ну так и не рисуйте эту четверку, если не хотите получить пинка под зад от своих славных предков, которые от вас сразу же отрекутся.

Гордо подняв голову, Бертен закрыл за ним дверь. Пока он жив, четверкам на дверях «Викинга» не бывать.

Полчаса спустя Лизбета подала квартирантам ужин. Постучав ножом по стакану, Декамбре попросил тишины. Такой жест всегда казался ему немного вульгарным, но иногда без него было не обойтись. Кастильон прекрасно понимал этот призыв к порядку и отзывался незамедлительно.

– Не в моих привычках диктовать моим гостям, как себя вести. – Декамбре не любил слово «постояльцы», оно звучало несколько казенно. – Все вы вольны распоряжаться у себя в комнатах по вашему усмотрению, – начал он. – Однако, ввиду сложившихся чрезвычайных обстоятельств, я прошу никого не поддаваться массовому психозу и не изображать на своих дверях никаких талисманов. Подобное поведение обесчестит мой дом. В то же время я уважаю личную свободу каждого, и если кто-то среди вас захочет отдать себя под покровительство этой четверки, я не стану ему препятствовать. Однако я был бы очень признателен такому человеку, если он найдет себе другое пристанище на то время, пока будет длиться это безумие, в которое нас хочет ввергнуть сеятель чумы. Хочу надеяться, что никому из вас не придет это в голову.

Все молчали, и Декамбре по очереди оглядел каждого сотрапезника. Он отметил, что Ева испуганно вздрагивает, Кастильон храбро улыбается, хотя сам явно встревожен, Жоссу на все наплевать, а Лизбета готова взорваться при одной мысли, что кому-то вздумается рисовать четверки в ее владениях.

– Ладно, – проговорил Жосс, которому хотелось есть. – Принято.

– А все-таки, – обратилась к нему Ева, – если бы вы не читали эти дьявольские письма…

– Дьявол меня не пугает, крошка, – отвечал Жосс. – Буря – да, вот когда жутко, чего там говорить. Но дьявол, четверки и прочая ерунда – это все басни для кисейных барышень. Слово бретонца!

– Решено, – подхватил Кастильон, которого речь Жосса заметно взбодрила.

– Решено, – тихонько повторила Ева.

Лизбета ничего не сказала и принялась щедро разливать суп.

XXV

Адамберг рассчитывал, что воскресное затишье в прессе успокоит людей. Последние подсчеты, сделанные накануне вечером, вызвали досаду, но отнюдь не удивили его: четыре из каждых пяти тысяч домов в Париже были отмечены четверками. А уж в воскресенье ничто не помешает парижанам заняться своими дверями, и угрожающая цифра могла заметно увеличиться. Все зависело от погоды. Если 22 сентября будет ясно, народ выберется за город, и история на время забудется. А если будет пасмурно, у людей испортится настроение, и тогда дверям несдобровать.

Проснувшись утром и еще лежа в постели, комиссар первым делом глянул в окно. На улице шел дождь. Адамберг прикрыл глаза рукой и решил, что на работу его сегодня не выманишь. Дежурный патруль сумеет его найти, если сеятель нанес этой ночью очередной удар, несмотря на усиленную охрану первых двадцати пяти домов.