Уйди скорей и не спеши обратно - Страница 54

Адамберг заказал кофе и загляделся на профиль Мари-Бель, она сидела за соседним столиком и очень старательно писала письмо. Это была нежная и хрупкая девушка, и ее можно было бы назвать восхитительной, будь ее губы очерчены более четко. Как и у брата, у нее были густые, вьющиеся, спадающие на плечи волосы, только в отличие от волос Дамаса они были чистые и светлые. Улыбнувшись комиссару, она вновь принялась за свое занятие. Сидевшая рядом молодая женщина по имени Ева пыталась ей помогать. Она казалась менее хорошенькой, видимо, оттого, что ей не хватало живости, у нее было гладкое серьезное лицо и синеватые круги под глазами. Именно такой Адамберг представлял себе какую-нибудь героиню девятнадцатого века, запертую в провинциальной глуши, в доме, обшитом деревянными панелями.

– Так хорошо? Думаешь, он поймет? – спрашивала Мари-Бель.

– Сойдет, – отвечала Ева, – только коротковато.

– Может, про погоду написать?

– Можно.

Мари– Бель снова склонилась над бумагой, крепко сжимая ручку.

– В слове «простудился» пишется «о», а не «а», – поправила Ева.

– Ты точно знаешь?

– Мне так кажется. Дай попробую.

Нахмурясь, Ева несколько раз написала слово на бумажке, не зная, что выбрать.

– Теперь уж и не знаю, совсем запуталась.

Мари– Бель повернулась к Адамбергу.

– Комиссар, – застенчиво спросила она, – в слове «простудился» – «о» или «а»?

Адамберга впервые просили помочь с орфографией, и он совершенно не знал, что ответить.

– В предложении «Но Дамас не простудился»? – уточнила Мари-Бель.

Адамберг пояснил, что с орфографией он не в ладах, и, похоже, Мари-Бель это огорчило.

– Но ведь вы полицейский, – недоумевала она.

– И тем не менее, Мари-Бель.

– Я пойду, – сказала Ева, тронув Мари-Бель за руку. – Обещала Дамасу помочь посчитать выручку.

– Спасибо, – ответила Мари-Бель, – ты так добра, что согласилась меня заменить, а то я с этим письмом еще долго провожусь.

– Не за что, – сказала Ева, – для меня это развлечение.

Она бесшумно поднялась и вышла, а Мари-Бель снова повернулась к Адамбергу:

– Комиссар, я должна написать ему об этой… об этом… бедствии? Или об этом лучше молчать?

Адамберг медленно покачал головой:

– Никакого бедствия нет.

– А как же четверки? А черные тела?

Адамберг снова покачал головой:

– Есть убийца, Мари-Бель, этого уже более чем достаточно. Но никакой чумы нет и в помине.

– Вам можно верить?

– На все сто.

Мари– Бель опять улыбнулась, теперь совсем успокоившись.

– Боюсь, Ева влюблена в Дамаса, – нахмурившись, продолжала она, словно, после того как Адамберг рассеял ее страхи насчет чумы, он сможет разрешить и другие заботы, мучившие ее. – Советник говорит, что это к ней жизнь возвращается, что так и надо. Но тут я с ним не согласна.

– Почему? – спросил Адамберг!

– Потому что Дамас влюблен в толстую Лизбету, вот почему.

– Вам не нравится Лизбета?

Мари– Бель сморщила носик.

– Она славная, – продолжала девушка, – но от нее столько шума. И я ее немножко побаиваюсь. Во всяком случае, Лизбета у нас – особа неприкосновенная. Советник говорит, что она – как дерево, которое дает приют сотне птиц. Я не спорю, но от нее оглохнуть можно. И потом, она всюду устанавливает свои порядки. По ней все мужчины сохнут. Понятное дело, с ее-то опытом.

– Вы ревнуете? – улыбнулся Адамберг.

– Советник говорит, что да, а я бы не сказала. Меня вот беспокоит, что Дамас проводит там все вечера. Понятное дело, когда Лизбета поет, все подпадают под ее чары. Дамас по-настоящему влип, Еву он не замечает, она ведь тихоня. Конечно, с ней скучно, но оно и понятно, она ведь столько пережила!

Мари– Бель смерила Адамберга испытующим взглядом, пытаясь понять, известно ли ему что-нибудь о Еве. Похоже, ничего.

– Муж несколько лет бил ее, – пояснила она, – не мог сдержаться. Она сбежала, и теперь он ее ищет, чтобы убить, представляете? Как так может быть, что полиция прежде не убьет самого мужа? Никто не должен знать фамилию Евы, так приказал советник, и горе тому, кто попытается ее разузнать. Сам-то он знает, но ему можно, он ведь советник.

Адамберг позволил себе увлечься беседой, время от время поглядывая по сторонам. Ле Герн привязывал урну на ночь к стволу платана. Шум телефонных звонков, который преследовал комиссара от самой работы, понемногу стихал. Чем банальнее была беседа, тем больше он отдыхал. Тревожными думами он был сыт по горло.

– Ясное дело, – разглагольствовала Мари-Бель, развернувшись к комиссару, – Еве это на пользу, она ведь с тех пор мужчин на дух не переносит. Теперь она оживет. Глядя на Дамаса, она понимает, что есть парни и получше того подонка, что ее лупил. Так оно к лучшему, потому что жизнь женщины без мужчины… понятное дело, такая жизнь лишена всякого смысла. Лизбета в это не верит, она говорит, что любовь это сказки для дураков. Говорит, что это чушь собачья, можете себе представить?

– Она была проституткой? – спросил Адамберг.

– Вовсе нет! – ошеломленно воскликнула Мари-Бель. – С чего вы взяли?

Адамберг пожалел о своих словах. Мари-Бель оказалась гораздо наивнее, чем он полагал, и это позволяло ему расслабиться еще больше.

– Это все из-за вашей профессии, – вздохнула Мари-Бель. – Вы во всем видите плохое.

– Боюсь, вы правы.

– А вы-то сами, вы в любовь верите? Я спрашиваю у всех подряд, потому что здесь с Лизбетой никто не спорит.

Адамберг молчал, и Мари-Бель покачала головой.

– Ясное дело, – заключила она, – вы же все по-другому видите. А вот советник за любовь заступается, не важно, чушь это или нет. Он говорит, лучше умереть от любви, чем от скуки. Это точно про Еву. Она прямо ожила с тех пор, как помогает Дамасу с кассой. Только ведь он любит Лизбету.