Уйди скорей и не спеши обратно - Страница 31

– В любом случае, – заключил Адамберг, – вы можете продолжать без меня, эта история может оказаться полезной для ваших консультаций по жизненным вопросам. Прекрасный экземпляр для коллекции – как вашей, так и чтеца. Ну а что до угрозы преступления, о ней, я думаю, можно забыть. Наш знакомый пошел другим путем, он увлекся символами, как сказал бы мой заместитель. Потому что этой ночью на улице Жан-Жака Руссо не произошло ровным счетом ничего, да и в других разрисованных домах тоже. А наш приятель все продолжает рисовать. Пусть себе рисует сколько вздумается.

– Что ж, тем лучше, – после некоторого молчания проговорил Декамбре. – Позвольте сказать, что я был рад познакомиться с вами поближе, и простите, что заставил вас потратить время зря.

– Вовсе нет. Я умею ценить всякое потраченное время.

Адамберг повесил трубку и решил, что с работой в эту субботу покончено. В папке текущих дел не было ничего такого, что не могло подождать до понедельника. Прежде чем покинуть кабинет, он сверился с записной книжкой, чтобы вспомнить имя жандарма из Гранвиля и попрощаться с ним.

Сквозь поредевшие облака снова проглядывало солнце, вернув городу несколько томный летний вид. Адамберг снял куртку, закинул ее на плечо и не спеша направился к реке. Ему казалось, что парижане забыли о том, что у них есть река. Какой бы грязной она ни была, Сена всегда оставалась его убежищем, с ее тягучими волнами, запахом стираного белья и криками птиц.

Спокойно шагая по маленьким улочкам, он подумал, хорошо, что Данглар остался переваривать кальвадос у себя дома. Ему хотелось похоронить историю с четверками без свидетелей. Данглар был прав. Непризнанный художник или маньяк-символист, псих, рисующий четверки, жил сам по себе, в мире, который их совершенно не касался. Адамберг проиграл, ему было на это наплевать, и слава богу! Он никогда не гордился победами в спорах с Дангларом, но поражения предпочитал переживать в одиночестве. В понедельник он признает свою ошибку, и четверки станут таким же анекдотом, как история с гигантскими божьими коровками в Нантее. Кто ему про это рассказывал? Кажется, фотограф с веснушками. А как его зовут? Уже забыл.

XVI

В понедельник Адамберг объявил Данглару, что дело о четверках закрыто. Как хорошо воспитанный человек, Данглар не позволил себе никаких замечаний, а только кивнул.

Во вторник позвонили из комиссариата Первого округа и сообщили, что в доме номер 117 по улице Жан-Жака Руссо обнаружен труп.

Адамберг очень медленно положил трубку, как делают ночью, не желая никого будить. Но сейчас был белый день. И он не собирался щадить чей-то сон, а наоборот, сам хотел уснуть, незаметно впасть в забытье. Иногда он боялся самого себя и даже мечтал порой очутиться в тихом уголке, где можно было бы тупо и вяло свернуться клубочком и пролежать так всю жизнь. Его удручало, когда оказывался прав вопреки всякому здравому смыслу. Собственная прозорливость казалась ему в такие минуты гибельным даром феи Карабосс, склонившейся некогда над его колыбелью со словами: «Раз вы не пригласили меня на крестины – в чем нет ничего удивительного, ведь родители бедны, как Иов, и празднуют рождение младенца одни в пиренейской глуши, завернув его в лучшее покрывало, – раз вы забыли обо мне, награждаю этого ребенка даром предчувствовать всякую мерзость задолго до того, как ее заметят другие». А может, она выразилась иначе, более изысканно, ведь фея Карабосс отнюдь не была ни невеждой, ни дурно воспитанной особой.

Как правило, его недовольство длилось не долго. Во-первых, потому что Адамберг вовсе не собирался сворачиваться клубочком, поскольку любил одну половину дня проводить стоя, другую – на ходу, а во-вторых, потому что не верил в то, что у него есть дар. В конце концов, то, что он предчувствовал в начале истории с четверками, было вполне логично, даже если эта логика и не была столь ясной, как у его коллеги Данглара, и даже если он был не в силах объяснить ее невидимый механизм. Ему казалось очевидным, что эти четверки изначально несли в себе угрозу, это было так же ясно, как если бы их автор написал: «Я здесь. Смотрите на меня и берегитесь». Очевидным было и то, что эта угроза возросла и превратилась в настоящую опасность, когда к нему явились Декамбре и Ле Герн, чтобы рассказать о провозвестнике чумы, который свирепствовал с того самого дня. Очевидно, что этот человек наслаждался трагедией, которую собственноручно готовил. Ясно, что он не остановится на полпути, и понятно, что эта смерть, объявленная с такими мелодраматическими подробностями, может закончиться трупом. Все было логично, потому что Декамбре опасался этого не меньше, чем он сам.

Чудовищный спектакль, задуманный автором, его напыщенность и даже запутанность не пугали Адамберга. В этих странностях было нечто давно знакомое и показательное. Перед ними был редкий тип убийцы с непомерной ущемленной гордыней, который возводил себе памятник, достойный его унижения и амбиций. Гораздо сложнее было понять, почему он прятался за старинной маской чумы.

Сообщение комиссара Первого округа было ясным и кратким: по словам полицейских, обнаруживших тело, труп был черным.

– Собирайтесь, Данглар, – сказал Адамберг, проходя мимо кабинета заместителя. – Срочный сбор всей команды, у нас труп. Врач и эксперты уже в пути.

В такие минуты Адамберг умел действовать относительно быстро, и Данглар поспешил собрать людей и последовал за ним, не дожидаясь объяснений.

Комиссар подождал, пока двое лейтенантов и бригадир усядутся на заднем сиденье машины, а сам удержал Данглара за рукав: