Уйди скорей и не спеши обратно - Страница 13

– Послушайте, Декамбре, не хочу быть невежливым, но не суйте нос не в свое дело! Мы, Ле Герны, умеем читать. Никола Ле Герн был глашатаем во времена Второй империи. И не вам учить меня, где «мячо», а где «мясо», черт побери.

– Ле Герн, эти письма скопированы со старинных текстов семнадцатого века. Автор перепечатывает их буква в букву, пользуясь специальным шрифтом. В те времена буква «с» писалась очень похоже на букву «ч». Так и в дневном послании вовсе не «чвод» «вче», «чледить», «чточные» и «печком».

– Какая еще «с»? – громче спросил Жосс и выпрямился.

– Там стоит буква «с», Ле Герн. И читать нужно – «свод», «все», «следить», «сточные», «песком» и «мясом». Это старинная буква «с», по форме напоминающая рукописное «ч». Взгляните повнимательнее и увидите, что они отличаются по форме от остальных.

Жосс выхватил у него из рук листок и вгляделся в буквы.

– Ну, допустим, – недовольно пробурчал он. – И что дальше?

– Я сказал это, чтобы вам было удобней читать. Я не хотел вас обидеть.

– Ладно. Забирайте свои глупые бумажки и убирайтесь. Читать – моя работа. Я же в ваши дела не лезу.

– Что вы хотите сказать?

– А то, что я много чего про вас знаю из разных доносов, которые мне подбрасывают. – Жосс указал на кучку «нельзя». – Прапрадедушка меня предупреждал, что у людей куча трухи в голове. Хорошо еще, что я сортирую сначала.

Декамбре побледнел и подтянул к себе табурет, чтобы сесть.

– Боже милосердный, – удивился Жосс, – да не переживайте вы так!

– А эти доносы все еще у вас, Ле Герн?

– Ну да, я их в брак кидаю. Хотите посмотреть?

Жосс порылся в непрочитанных бумагах и протянул ему два письма.

– Вы правы, всегда лучше знать своих врагов. Предупрежден – значит, вооружен.

Жосс глядел, как Декамбре разворачивает листки. Его руки дрожали, и Жоссу впервые стало немного жаль старого грамотея.

– Не убивайтесь вы так, – повторил он, – урод какой-то пишет. Если б вы знали, что мне читать приходится! Помоям место в помойной яме.

Декамбре прочел обе записки и со слабой улыбкой положил их себе на колени. Жоссу показалось, что он приходит в себя. Интересно, чего боялся этот аристократ?

– Плести кружева ничуть не позорно, – настаивал Жосс. – Мой вот отец сети плел, а это, в сущности, одно и то же, разве не так?

– Так, – сказал Декамбре, возвращая ему листки. – Но лучше об этом молчать. Люди – народ ограниченный.

– Очень ограниченный, – согласился Жосс, снова принимаясь за работу.

– Меня мать научила плести кружева. А почему вы не прочли это вслух?

– Не люблю дураков, – сказал Жосс.

– Но меня вы тоже не любите, Ле Герн.

– Нет. Но и дураков не люблю.

Декамбре встал и направился к выходу. На пороге он обернулся.

– Ле Герн, – сказал он, – комната ваша.

VI

Около часа дня Адамберг входил в подъезд здания уголовного розыска, когда его остановил незнакомый лейтенант.

– Лейтенант Морель, комиссар, – представился он. – У вас в кабинете ждет девушка. Она не хочет говорить ни с кем, кроме вас. Некая Мариза Пети. Она уже двадцать минут здесь. Я решил запереть дверь, а то Фавр хотел пойти поддержать ее морально.

Адамберг нахмурился. Вчерашняя женщина, которая рассказывала про рисунки на дверях. Ведь он же вроде ее успокоил. Если она повадится ходить каждый день, придется что-то придумывать.

– Я сделал глупость, комиссар? – спросил Морель.

– Нет, Морель. Я сам виноват.

Итак, Морель. Высокий, худой брюнет, угреватое лицо, выступающие челюсти, чувствительный. Угри, челюсти, чувствительность – Морель.

Адамберг с некоторой опаской вошел к себе в кабинет, кивнул Маризе и сел за стол.

– Ох, комиссар, мне так неудобно снова отнимать у вас время, – начала Мариза.

– Одну минуту, – сказал Адамберг, доставая из ящика стола лист бумаги и ручку.

Таким отвратительным приемом пользовались полицейские и руководители предприятий, чтобы собеседник почувствовал себя мелкой сошкой. Адамберг корил себя за это. Считаешь себя благороднее лейтенанта Ноэля, который лихо застегивает куртку, а сам, оказывается, способен на худшее. Мариза тут же умолкла и потупилась, и в этом явно угадывалась ее привычка сносить несправедливые упреки начальства. Ее можно было назвать хорошенькой, а когда она наклонялась, в разрезе блузки виднелось начало груди. Думаешь, что у тебя ничего общего с бригадиром Фавром, а сам такой же кобель. Адамберг неторопливо вывел на листе бумаги: угри, челюсти, чувствительность, Морель.

– Итак? – сказал он, поднимая голову. – Вам все еще страшно? Вы помните, Мариза, что здесь отдел по расследованию убийств? Если вы чересчур, беспокоитесь, может, вам лучше обратиться к врачу, а не в полицию?

– Может быть, – вздохнула она.

– Вот и хорошо, – сказал Адамберг, вставая. – Не надо волноваться, от граффити еще никто не умер.

Он широко распахнул дверь и улыбнулся, чтобы Мариза не стеснялась и уходила.

– Но я еще не рассказала про другие дома, – сказала она.

– Какие дома?

– Про два дома на другом конце Парижа в Восемнадцатом округе.

– И что там случилось?

– Там тоже черные четверки. Они там на всех дверях, а появились гораздо раньше, чем у нас.

Адамберг секунду помедлил, потом неторопливо закрыл дверь и указал женщине на стул.

– Ведь графферы рисуют только в своем квартале, так ведь, комиссар? – робко сказала Мариза, усаживаясь. – То есть я хочу сказать, у них есть своя территория? Разве бывает, чтобы они рисовали на одном доме, а потом то же самое на другом конце Парижа?

– Если только они не живут в разных концах Парижа.